Главное - сделать первый шаг. Дорога появится сама собой...
Название: "Миссия выполнима 3: История рыцаря. Начало"
Размер: макси (30050 слов)
Фандом: Robin Hood/Робин Гуд
Персонажи: Гай Гисборн/ОЖП, Балиан д'Ибелин, Сибилла, Ги де Лузиньян, Тиберий, Саладин и прочие.
Категория: гет
Жанр: романтика, фэнтези, юмор
Рейтинг: R
Предупреждения: кроссовер с фильмом «Царство небесное», продолжение миди «Миссия выполнима 2»
*****
— Что это?
Молодая женщина оторвала глаза от экрана ноутбука:
— Что, извини?
— Что ЭТО?! — тряхнув перед ее носом каким-то листком, в запале почти прокричала она.
— Не кричи — напугала. — Подруга пригляделась к документу в ее руках и скривилась. — Ну, да, это бланк гранта…
— … на две недели языковой практики?! — Впрочем, она уже знала ответ.
— Я хотела как лучше, — спокойно отозвалась подруга и, потянувшись, поднялась из кресла. — Сил не было смотреть, как ты убиваешься.
Эль удивленно хлопнула глазами, и запал тотчас исчез.
— Я — что?
— Ты слышала.
— С чего ты вообще взяла? — пряча досаду в голосе, горько бросила она.
— Сама такая же, — с преувеличенным интересом разглядывая пустой бланк, буднично отозвалась подруга.
— Значит, это… ВСЕ это, — воспоминания о последних днях обожгли ее, — твоих рук дело?!
— И моих тоже. Сложно объяснить... Ты же сама сказала: хотя бы прикоснуться.
Она сдавленно всхлипнула. Прикосновения — они-то и не давали ей покоя с того самого момента, как два дня назад она заставила себя сесть в самолет на Москву, насильно оторвалась от все еще голодного фиалкового взгляда. Словно и не было этих безумных десяти дней в крохотном иллюзорном мире, созданном неведомой силой для них двоих... Не прощаясь, вырвалась из рук, заставила себя подняться по трапу самолета, обернулась — и увидела лишь силуэт в окне аэропорта.
— А ты подумала, как мне жить с этим дальше? — едва не плача, выдохнула она.
— Как другие живут. Тебе, между прочим, сказочно повезло, а ты еще сердишься.
— Повезло?! — она даже задохнулась. — Это — повезло?!
Подруга сочувственно обернулась, покачала темноволосой головой.
— Знала бы, что ты так воспримешь — не стала бы ничего делать.
— Верни его!
— Эль, я не могу, — виновато развела руками та. — Я Автор, а не господь Бог.
— Тогда отправь меня к нему, на Ту Сторону!
— Ты не понимаешь, о чем просишь. Там другой мир, другие законы, и память там живет всего одну Историю. И потом, я не всесильна и не представляю ни где он сейчас, ни что с ним. Что я могу?
— Понятия не имею, знаю лишь, что можешь! — Эль просительно заглянула в глаза подруге. — Пожалуйста, помоги мне…
Серые льдинки дрогнули, в уголках губ появилась усталая понимающая улыбка.
— Ладно, посмотрим, что можно сделать. — Она скомкала в руках пустой документ. — Но учти — он может и не вспомнить тебя!
— Неважно! — Это действительно было неважно. — Главное — я его помню.
читать дальше
*****
По песчаной пустынной дороге где-то в Святой Земле передвигался небольшой конный отряд. Знойное палестинское солнце освещало пятерых всадников, одетых в черно-белые сюрко с крестами ордена госпитальеров, и шестого, в простом темном плаще. Он и один из крестоносцев ехали чуть впереди, остальные держались сзади на почтительном расстоянии.
— И все-таки напрасно я послушал вас, барон, и не остался в Кераке! — громко возмутился всадник в плаще. — После смерти государя и заточения Рене де Шатильона крепость оказалась без военачальника, и, случись что, замок некому защитить. Тиберий отозвал оттуда всех рыцарей, оставив лишь два десятка из всего гарнизона!
— Ты же сам слышал, друг мой, — отозвался его спутник, — марешаль ясно дал понять, что ждет в Иерусалиме нас обоих. Грядут перемены: третьего дня Сибилла взошла на трон, и ее супруг, наш почтенный Главный Магистр, — при этих словах первый всадник выразительно скривился и сплюнул под ноги лошади, — стал полноправным королем. А посему Тиберию нужен каждый, кто носит меч и верен прежней лояльной политике. Судя по последним вестям, случись что — и Кераку уже не помогут ни два десятка, ни две тысячи рыцарей.
— Саладин? — мрачно уточнил первый всадник, сверкнув синими, как палестинское небо, глазами.
— Он самый, — невесело ответил второй. — Он стоит в Дамаске с многотысячной армией и только и ждет, когда наш новый наимудрейший король даст ему повод…
— … а наш новый наимудрейший король тем временем спит и видит, как бы покрепче насолить сарацинам, чтобы начать войну! Кровь Христова, Балиан, неужели все усилия последних лет пойдут насмарку в угоду амбициям Ги де Лузиньяна?!
— Ты забываешься, Гай, — предупредительно усмехнулся тот, кого назвали Балианом. — Коронация уже случилась, и он теперь не просто Ги — он Его Величество государь Ги Иерусалимский.
— Но я…! — вспыхнув, первый всадник даже привстал в стременах.
— Но ты, сэр Гай Гисборн, подвизался служить королю и почитать его, какое бы имя он ни носил, — торжественно и печально уронил его спутник. — Как, впрочем, и я — а посему умерь свой нрав, иначе по его вине тебе не избежать беды.
— Я прибыл сюда не затем, чтобы сложить голову ради амбиций вчерашнего тамплиера, барон, — уже без прежнего запала проворчал тот, кого назвали Гаем, нехотя опускаясь обратно в седло.
— Зачем же тогда? — спутник вопросительно заглянул ему в лицо. — Что ты ищешь в Святой Земле, Гай? Славу, титул, богатство?
— Лишь искупление грехов. — Сэр рыцарь дернул подбородком, и взгляд из темно-синего сделался льдисто-голубым. — Собственных и родительских.
— Ты говоришь, как великий грешник, — печально покачал головой барон. — Так ли это?
— Мой отец сражался в этих местах десять лет, а в награду получил лишь чужое поместье и проклятую болезнь. Моя мать, вдова при живом муже, понесла от другого, отца моего лучшего друга, — синеглазый рыцарь запнулся, яростно стиснул зубы, но через мгновение продолжил: — Я сам не отстоял свой дом, погубил родителей, продал сестру в замужество, чтобы поступить на службу… Разве этого недостаточно?!
— На твоих руках хотя бы нет крови, — устремив взгляд куда-то за горизонт, ответил барон. — Моя жена лишила себя жизни, а я убил собственного брата. И кто из нас более грешен?
Мрачно переглянувшись, собеседники разом умолкли. Каждый задумался о своем. Тот, который был Балиан, в прошлом французский кузнец, а ныне барон д’Ибелин, размышлял о превратностях судьбы, подарившей ему отца, баронский титул - а вместе с ними новую жизнь. Тот, которого звали Гаем, безземельный рыцарь и потомок норманнских завоевателей сэр Гай Гисборн, вспоминал пожар многолетней давности, отнявший прежнюю жизнь. Отблески того пламени до сих пор горели в его глазах.
— Один человек как-то сказал мне, — неожиданно подал голос молодой барон, — что здесь нас всех ждет новая жизнь. — Он задумчиво прикрыл глаза и повторил то, что поведал ему на смертном одре его отец, барон Годфри Ибелинский: — «Тот, у кого во Франции коня не было, в Святой Земле правит городом, а кто владел всем на свете, побирается. Ибо это место, где происхождение — пустой звук». — Он повернул голову и, перехватив внимательный взгляд друга, выразительно поднял брови: — Здесь ты становишься тем, кем можешь стать, — понимаешь, о чем я? Ты можешь достойно проявить себя и оказаться марешалем того же Керака, к примеру, или искупить грехи и вернуться домой — ибо дом там, где сердце.
— Дом там, где тебя понимают, — отводя льдистый взгляд, упрямо возразил сэр рыцарь. — У меня нет дома, друг мой, — а значит, нет ни понимания, ни сердца.
— Пути Господни неисповедимы, — философски отозвался Балиан. — Сегодня ты потерян и одинок, но кто знает, что ждет тебя завтра?
Беседа прервалась: из марева впереди выступили очертания Иерусалима. Всадники оживились, как оживают моряки при виде полоски суши на далеком горизонте: забряцали шпоры, зазвенели кольчуги. Налетевший полынный ветер подхватил и растрепал понуро висевший до сей поры баронский штандарт дома Ибелинов в руках одного из сопровождавших и стяг ордена госпитальеров в руках другого. Гай приосанился в седле, Балиан д’Ибелин задумчиво вскинул глаза навстречу священному городу. Там, за высокими стенами, молодого барона ждало настоящее испытание: любимая женщина, отданная его милостью — хотя, скорее, его глупостью, — своему супругу. И этот супруг — его, Балиана, злейший враг. И его же король.
Они въехали в Иерусалим через западные ворота. Приближался субботний полдень, и улицы города кишели торговцами и солдатами, рыцарями и зеваками, нищими и пилигримами всех возрастов, цветов кожи и вероисповеданий. Где-то вдали звонили колокола храма Гроба Господня, заново отстроенного по приказу покойного Болдуина IV, с минарета главной городской мечети, Аль-Аксы, слышался азан, призывавший мусульманскую часть столицы к обязательной обеденной молитве; совсем близко шумел на все голоса и наречия рынок; повсюду развевались пестрые шелка занавесей и стягов, а раскаленный добела воздух пах доспехами, лошадьми, пряностями и новостями. Пока всадники пробирались сквозь шумную базарную толпу, они успели наслушаться сплетен и о загадочной скоропостижной кончине юного Болдуина V, сына Сибиллы Иерусалимской, и о внезапном помиловании разбойника Рене де Шатильона его бывшим приспешником и нынешним королем, — разобрав имя Ги де Лузиньяна, Гай снова презрительно сплюнул, — и о тревожных вестях из занятого Саладином Дамаска. В связи с последними Тиберий и просил барона д’Ибелина и его друга расположиться в королевской резиденции. Обеспечение безопасности королевской четы — такова была официальная версия их возвращения в столицу. С недавних пор, по личному настоянию новопомазанной королевы, сам марешаль Иерусалима тоже занимал во дворце целое крыло. По городу уже позли слухи и сплетни на этот счет, одни чудовищнее и нелепее других, однако Сибилла никогда не считалась с чужими домыслами и на сей раз, как обычно, была непреклонна и тверда в своих решениях.
Их встречал Альмарик, один из рыцарей дома Ибелинов — Балиан отослал его в столицу еще месяц назад.
— Добро пожаловать домой, господин. — Приняв поводья, рыцарь поклонился хозяину и приветственно кивнул его спутнику. Балиан с легкостью спрыгнул с лошади, потрепал ее по холке и, окинув взглядом вычурно роскошный фасад королевского дворца, обернулся к Гаю.
— Это, конечно, не совсем дом, — поминая беседу в дороге, пожал плечами и усмехнулся он, — но лучше, чем ничего, не правда ли?
*****
А в это время в одной из королевских часовен убитая горем молодая женщина, преклонив колени, обращалась с молитвой к Создателю.
— Pater noster, qui et in coelis, — шептали ее бледные холодные губы, — sanctificetur nomen Tuum, ad veniat regnum Tuum… [1]
«Как скоро он наденет маску?»
— Fiat voluntas Tua, — тонкие руки терзали черную вуаль, — sicut in coelo et in terra… [2]
«Неужели мой мальчик заслужил это?»
— Panem nostrum quotidianum, da nobis hodi, — голос дрожал и срывался. — Еt dimitte nobis debita nostra, sicut et ne nos demittim debitoribus nostris… [3]
«Ни одно царство не стоит того, чтобы мой сын жил, как в аду, — я пойду в ад вместо него...»
— Et ne nos inclucas in tentationem; Sed libera nos a malo. Аmen. [4]
Умолкнув, женщина трижды осенила себя знамением и коснулась губами перекладины усыпанного драгоценными камнями золотого креста, не замечая в своей отрешенности, как позади нее воздух внезапно сгустился, потемнел, и полумрак прорезал пронзительный луч света. Она дрогнула и очнулась, лишь когда из этого луча на каменный пол часовни с грохотом выпала незнакомка в странной одежде. Новоприбывшая что-то выразительно простонала на чужом языке, подняла голову, недоверчиво потерла карие с зеленцой глаза…
— Где я? — настороженно и внезапно по-французски спросила. — Кто вы?
Коленопреклоненная женщина хлопнула длинными, насурьмленными до черноты ресницами, и на мгновение из ее отчужденного взгляда исчезла боль, сменившись неподдельным женским любопытством.
— Я — Сибилла Иерусалимская, и вы в моих покоях. Другое дело - кто вы и как попали сюда?! — так же по-французски ответила она. Незнакомка зажмурилась, потрясла головой и снова осторожно открыла глаза. Видение в лице прекрасной и печальной восточной красавицы не исчезало — наоборот, оно становилось все более и более отчетливым. Сибилла Иерусалимская?!…. Но как же… Не может этого быть!
— Где я? — испуганно повторила она. — Какой сейчас год?
Сестра покойного Болдуина IV и королева Иерусалима поджала губы и подозрительно прищурилась.
— Тысяча сто восемьдесят седьмой от Рождества Христова. Но я не понимаю...
— А ваш сын… Он еще жив — или он уже не король? — ляпнула, не подумав, незнакомка. В голубых глазах Сибиллы полыхнул неприкрытый ужас.
— Вы… Откуда вы можете знать? — отшатнувшись, еле слышно просипела она. — Тиберий?!
— Нет-нет, ваше величество, — в душе проклиная свою бестактность и болтливый язык, спешно заговорила ее неожиданная гостья, — никто не знает вашего секрета! — В памяти очень кстати всплыл титул марешаля Иерусалима. — И граф Триполи здесь совершенно ни при чем!
— Но вы…! — принцесса внезапно охнула и побледнела. — О! Так вы — Чудо Господне?!
… Эль с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза. Ну, здравствуйте! Уж чем-чем, а чудом Господним ее еще никто не называл! Она напомнила себе дату и призадумалась. 1187-ой год... Если ей не изменяла память, знание истории и остатки здравого смысла, оставалось два года до начала Третьего Крестового похода. Эль мысленно застонала. Ну, подруга! Это что, такая шутка?! Скажите на милость, какого черта она здесь делает?! «Ты же сама просилась в начало, — заворчал в голове знакомый голос. — Видимо, это — Начало. И учти: это не реальная история — это Та Сторона. Дальше, подруга, действуй по обстановке». Глаза сами собой округлились и стали похожими на блюдца. Святая Земля, Иерусалим — и сэр Гай Гисборн? Он что же, побывал здесь ДО короля Ричарда Львиное Сердце и его верного Робина Локсли?!
Бледная и взволнованная, Сибилла настороженно наблюдала за лицом свалившегося ей на голову Господнего чуда. Судя по немой выразительной пантомиме, чудо это вело сейчас с Создателем весьма содержательную беседу.
— Кхм… — осторожно кашлянула она, опасаясь нарушить священный диалог. Ее гостья тотчас справилась с мимикой, светло, благожелательно улыбнулась, и Сибилла восхищенно заломила руки: ну точь-в-точь Дева Мария с фресок в новом храме Воскресения Христова!
— Я почту за честь принять вас во дворце, — справившись с голосом, почтительно начала она, — миледи…?
— Элена, — сообразив, чего от нее ждут, запоздало представилась Эль.
— Элена, — с придыханием, благоговейно повторила Сибилла. — Вы можете считать себя моей личной гостьей, Элена. Дворец в вашем распоряжении. Я прикажу отвести вам лучшие комнаты и велю марешалю обеспечить вам охрану…
— О, нет-нет, что вы, не стоит! — поспешно перебила ее гостья, представив свою персону в сопровождении пары закованных в латы рыцарей. При таком раскладе задуманная миссия летела коту под хвост.
Она запнулась, только сейчас сознавая, что совершенно свободно говорит с Сибиллой по-французски, и тут же спешно продолжила:
— Я хотела бы остаться инкогнито, с вашего позволения. Не всякий примет мое появление так, как вы, ваше величество!
Ей было неловко изображать Мессию и беззастенчиво пользоваться потерянным состоянием принцессы — или уже королевы? — но Сибилла ожила, словно очнувшись от своего горя, и выразительно заломила руки.
— О, конечно — разве могу я перечить Господу нашему? — зашептала она с фанатичным блеском в глазах. — Я придумаю, как объяснить приближенным ваше присутствие во дворце. Вы ведь останетесь во дворце?
Элена задумалась. Хороший вопрос... Учитывая, что она понятия не имела, каким боком мог относиться объект ее поисков к королевскому двору Палестины, пожалуй, ей стоило принять более чем щедрое предложение принцессы. С другой стороны, памятуя внезапную встречу в Ноттингеме, она была уверена, что человек, которого она хотела найти, был совсем близко.
— Разумеется, я останусь, — склонила голову она, почтительно приседая. На бледных щеках Сибиллы расцвел лихорадочный румянец.
— Вы — знак! О, я верю, что вы знак для меня! — возбужденно заговорила она. — Господь дает мне возможность исправить содеянное, искупить вину… — Ее взгляд упал на странное платье гостьи, слишком открытое и короткое для палестинских нравов, и женская природа снова взяла верх над религиозностью. — Но вы не можете выйти в люди в... этом. Зехра!
Она звонко хлопнула в ладоши, и дверь приоткрылась, пропуская внутрь часовни караулившую снаружи камеристку — с ног до головы укутанную в шелка престарелую сарацинку с густой проседью в черных, как смоль, волосах и глазами, подведенными угольной сурьмой.
— Эта леди - моя... моя кузина, — понизив голос до шепота, многозначительно сказала Сибилла. Цепкий взгляд сарацинки охватил пышные формы неизвестно откуда взявшейся незнакомки, напряженно скользнул по ее лицу, впился в шоколадно-зеленые глаза — Эль показалось, что старуха заглядывает прямо ей в душу, — и спустя минуту строгие складки на высоком морщинистом лбу разгладились.
— Я вижу, эта женщина не причинит тебе вреда, моя госпожа, — прошепелявила сарацинка с облегченной полуулыбкой, — а потому пусть зовется хоть твоим Богом, хоть твоей сестрой — Зехре все едино.
— Прошу тебя, найди для нее подходящую одежду, Зехра, — Сибилла светло улыбнулась, нежно сжала в ладонях разукрашенные татуировками старушечьи руки, благодарно коснулась их лбом, и на мгновение Элене показалось, что в строгих угольно-черных глазах сарацинки блеснули слезы.
— Ради твоей улыбки, принцесса, я найду для нее все, что бы она ни пожелала, — легко коснувшись губами склоненной черноволосой головы своей госпожи, благоговейно выдохнула она.
---
[1] - Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твое... (лат.)
[2] - Да будет воля Твоя и на земле, как и на небе... (лат.)
[3] - Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим… (лат.)
[4] - И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь. (лат.)
***
— Зачем ты здесь, женщина?
Элена дрогнула и оторвалась от созерцания своего отражения в высоком золоченом зеркале. Поправила на плечах нижнюю сорочку в пол, напряженно обернулась. Старая Зехра держала в руках роскошную, достойную самой королевы шелковую накидку и, выразительно склонив голову к плечу, терпеливо ожидала ответа. Она замялась, не представляя, как объяснить всевидящей сарацинке и свое появление, и его причину, и себя саму.
— Ты не из этого мира, — прожигая ее глазами, негромко, нараспев заговорила та. Элена сглотнула и лишь молча кивнула. — И ты ищешь здесь кого-то очень близкого… Мужчину…
Она почувствовала, как задрожали, подгибаясь, колени.
— Ты знаешь его? Видела его? — выдохнула с надеждой. Сарацинка коротко усмехнулась.
— Тебе одной известны твои желания, — ответила, загадочно сверкнув глазами. — И твоя дорога — только твоя, никто не сможет пройти ее за тебя. Вот только сможешь ли ты? — Она подошла ближе, помогла надеть выбранное Сибиллой верхнее платье; беззвучно нашептывая что-то одними губами, небрежно завязала шнурки у ворота. Эль собралась было затянуть узлы потуже, но сарацинка вежливо и непреклонно удержала ее руку.
— Не стоит — оно ненадолго, — выразительно улыбнулась она глазами-углями и распахнула дверь комнаты. — Иди, женщина, — твоя дорога и твой мужчина уже ждут тебя.
Элена взволнованно вздохнула, непонимающе сдвинула брови.
— Моя королева велела тебе осмотреть дворец, — с легкой усмешкой напомнила ей старая сарацинка. — Вот и осматривай. Только держись подальше от восточного крыла — не следует показываться на глаза мессиру… в таком виде.
Она послушалась слов Сибиллы: обошла внутренний дворик, нижний этаж и как раз свернула в очередное крыло, когда мимо нее, хихикая, пронеслась стайка девушек, укутанных в легкие одежды. Наложницы, догадалась Эль. Неведомая сила поманила ее следом, и она двинулась к двери в конце коридора, за которой исчезли воркующие одалиски. Прислушалась: внутри журчала вода, пели птицы и возбужденно переговаривались высокие женские голоса. Она осторожно толкнула дверь, ступила внутрь — и, задохнувшись, застыла у входа.
Зала оказалась купальней. В густом влажном воздухе плавали тонкие ароматы специй и благовоний, в пряной дымке пара виднелся круглый бассейн, выложенный розовым абиссинским мрамором. Но не дорогое убранство залы и не драгоценный мрамор привлекли ее внимание, а тот, кто полулежал в этом бассейне. Гай! Сердце замерло, потом истошно забилось, готовое выскочить из груди. Ноги сами понесли ее ближе. Неужели она нашла его - так просто и так быстро?!
Она не успела сделать и пары шагов, как ее мужчина медленно, по-кошачьи грациозно потянулся, поднялся из воды и тряхнул темноволосой головой. Споткнувшись на ровном месте, она взволнованно прикусила губы и поймала себя на том, что никогда, ни в одном из миров, не перестанет любоваться им. Глаза против воли ласкали влажные, напитанные ароматными парами локоны, прилипшие к точеному затылку, королевскую осанку, рельеф тугих мышц на широкой спине, помеченной боевыми шрамами — она помнила на ощупь, на вкус каждый из них, — тонкую талию, две волнительные ямочки чуть ниже поясницы… Гай лениво обернулся, и вместо манящих ямочек ее взгляд уперся в дорожку темных мокрых завитков на плоском животе, которая многообещающе скрывалась в плавающих на поверхности воды розовых лепестках. Она сглотнула, вскинула глаза — и тотчас зарделась: он вопросительно наблюдал за ней сквозь мокрые приспущенные ресницы, и в уголках тонких губ играла такая знакомая ей блудливая полуулыбка.
— Подите все! — продолжая выразительно разглядывать ее, Гай сделал властный жест, и наложницы, поклонившись, бесшумно направились к выходу. Она тоже послушно склонила голову и уже собралась следовать за остальными…
— Кроме тебя. — Хриплая усмешка заставила ее дрогнуть и осторожно поднять взгляд — сэр рыцарь многозначительно раскинул руки и знакомо изогнул бровь. — Не поможешь мне с обтиранием?
Она успела подумать, что сейчас он выйдет ей навстречу из этого бассейна — мокрый, обнаженный, в струйках воды, томно сбегающих по груди, животу и той самой манящей дорожке… Мысли спутались. Она спешно подхватила лежащее на кушетке покрывало и первой шагнула в бассейн. Мужчина напротив иронично вскинул брови.
— Что ж… Как вам будет угодно, моя госпожа, — промурлыкал, склоняя голову к плечу. И уже другим, низким и вибрирующим голосом потребовал: — Но сначала сними этот чертов мешок — я хочу видеть тебя!
Она застыла на верхней ступеньке; положила покрывало на мраморный обод бассейна и, спрятав горящие глаза, начала развязывать тесемки у выреза накидки, которую дала ей Зехра. Сарацинка была права: неожиданной королевской гостье недолго пришлось ходить в этом платье. Пальцы запутались в узелках, бусинах, кисточках; она нервно дернула за последний шнурок, и, шурша складками, накидка упала к ногам. Поежилась, только сейчас понимая, что полупрозрачное платье-камиз из тончайшего хлопка не скрывает, а наоборот — вызывающе подчеркивает ее пышные формы... Настоящая женская красота!
— Ну, и долго еще мне ждать твою сказку, Шахрезада? — разворачиваясь к ней всем телом, нетерпеливо выдохнул Гай.
— Слушаю и повинуюсь, милорд, — еле слышно прошелестела она, осторожно опускаясь по ступеням бассейна в еще достаточно горячую воду, и нараспев начала самую известную из историй «Тысячи и одной ночи»: — В одном персидском городе жил когда-то бедный портной, и были у него жена и сын, которого звали Аладдин…
— Это сказка о бедняке? — натянуто усмехаясь, перебил Гай и выразительно поманил ее.
— Не только, мой господин, — загадочно улыбаясь в ответ, она послушно подошла ближе и смело подняла глаза навстречу пронзительному фиалковому взгляду. — Она о волшебстве, о сокровищах, славе и успехе… и о прекрасной принцессе.
— Которая досталась бедняку? — тонкие губы сложились в жесткую презрительную ухмылку. — Действительно сказка: обычно принцессы достаются принцам.
— Но, милорд... — она вскинулась и хотела было возразить, что знает одну, полюбившую не принца, а вчерашнего кузнеца, когда Гай перехватил ее запястья длинными цепкими пальцами и порывисто притянул к себе.
— Лучше помолчи, женщина, — сердито выдохнул, закрывая ей рот голодным поцелуем. С силой сжал в ладонях вспыхнувшее лицо, требовательно раздвинул языком податливые губы, углубил поцелуй; она вынуждена была ухватиться за его плечи, чувствуя, как кружится голова и стремительно слабеют ноги.
— Сэр Гай! — раздался где-то за спиной сдержанный мужской голос. — Барон просит вас к себе!
— Одну… минуту... — с трудом разрывая поцелуй, прохрипел Гай. Продолжая удерживать ее, жестко провел большим пальцем по припухшей от поцелуя нижней губе; не отводя обжигающего синего взгляда, скользнул рукой по шее в распахнутом, расшитом золотыми нитями вороте насквозь промокшего камиза, приласкал ключицу, впадинку на шее... безжалостно сминая легкую ткань нижнего платья, забрал в ладонь пышную грудь, легко сжал между пальцами темный, вызывающе набухший сосок… Забыв, как дышать, она представила вместо пальцев его губы и застонала, податливо выгибаясь навстречу. Изящные узкие ладони пробежались по талии, животу, нырнули в дрожащие на воде розовые лепестки, ниже, еще ниже… Руки требовательно раздвинули бедра, пальцы нащупали чувствительное местечко; минуту назад волнующе темный, взгляд стал совсем черным, глубоким, словно бездна, в которую она падала, сокрушенная и раздавленная рвущимся изнутри огнем. У нее предательски потемнело в глазах, подкосились колени…
— Сэр рыцарь, барон ждет, — сквозь звон в ушах разобрала она. Сдавленно выдохнув, Гай с трудом заставил себя убрать руку.
— Кровь Христова… Оставайся здесь, Шахрезада, — прорычал он низким, дрожащим от возбуждения голосом. — Я скоро вернусь — и тогда расскажу тебе свою сказку.
***
Молодой барон ожидал друга на верхней террасе королевского дворца. Уставший с дороги, он тоже принял ванну и теперь отдыхал на кушетке, укрытой от послеполуденной иерусалимской жары легкими шелковыми занавесями.
— Гай! — расслышав чеканный рыцарский шаг, глянул через плечо и приглашающе махнул рукой. — Надеюсь, мой человек не отвлек тебя от государственных дел?
Гай молча усмехнулся. Он знал, что в свои двадцать семь бастард и наследник Годфри Ибелинского повидал много горя и страданий, но в минуты, подобные этой, сдержанный и благоразумный Балиан д’Ибелин казался ему сущим мальчишкой, очень похожим на другого такого же, оставшегося где-то на просторах туманного Альбиона. Впрочем, с их последней встречи минуло столько лет… Вряд ли Робин Локсли, наследный граф Хантингтон, был все таким же взбалмошным юнцом, каким помнился Гаю из их далекого безоблачного детства.
— Ничего настолько важного, чем я не смог бы пожертвовать ради беседы с вами, барон. — Решительно стряхнув воспоминания, он качнул головой, и сопровождавший его Альмарик спрятал выразительную усмешку.
— Сколько можно повторять: Балиан, друг мой, зови меня по имени! — укоризненно поправил его Балиан, порывисто поднимаясь навстречу. — Не окажись тебя с нами в Кераке два года назад, не было бы здесь никакого барона д’Ибелина.
— Керак - твоя заслуга, друг мой, и только твоя. Я лишь успел отвести сарацинский палаш от твоей головы, вот и все мое участие, — охотно забывая о титулах и протоколах, усмехнулся Гай. — На месте государя я бы отдал замок под твое покровительство.
— Покойного государя, — выразительно подняв брови, поправил его барон. — Нынешний же государь, как ты сам слышал, помиловал хозяина тех земель и выпустил его на свободу.
От игривого минуту назад настроения не осталось и следа. Гай помрачнел и изменился в лице. Своей кровожадностью и неуправляемым нравом Рене де Шатильон в свое время уже доставил иерусалимскому двору массу хлопот: он грабил караваны и мирные мусульманские поселения, дозволяя подчиненным ему тамплиерам творить мародерство и бесчинства. И судя по новостям, опальный еще вчера граф не собирался останавливаться на достигнутом — особенно теперь, когда он снова был свободен, а на троне оказался первый его наперсник и приспешник, законный супруг Сибиллы Иерусалимской мессир Ги де Лузиньян.
— Это, по меньшей мере, неразумно, — осторожно заговорил Гай, окинув беглым взглядом террасу — не слышал ли кто его слов. — Давно Тиберий не разрешал конфликтов с сарацинами? За его спиной больше нет мудрого и дальновидного политика, коим был покойный Болдуин, и, значит, война с Саладином — лишь вопрос времени. Боюсь, самого ближайшего.
— Хуже всего другое, — так же помрачнев, отозвался Балиан. — Наш король нарывается на показательную порку. Саладин не упустит возможности показать и своим врагам, и всему остальному мусульманскому миру, что бывает с выскочками, не способными трезво оценить обстановку и разумно вести государственные дела.
— Молитесь, барон, чтобы Его Величество не услышал этих преступных речей, — перебил его властный усталый голос. Молодые люди умолкли и разом обернулись: на террасу вышел сам марешаль Иерусалима.
— Граф Триполи. — Гай преклонил колено, Балиан покорно опустил голову. Шагнув ближе, Тиберий легко коснулся плеча одного, попытался улыбнуться другому. Улыбка вышла жалкая и измученная, а покрасневшие глаза марешаля выдавали его затяжную бессонницу.
— Королевский дворец — не место для подобных разговоров, — укоризненно сказал он. — Канули в Лету времена, когда благоразумие ценилось здесь превыше всего, — выразительно глянул на молодого барона, — и времена, когда еще можно было что-то исправить.
— Я не внял вашим просьбам прежде, граф, не стану раскаиваться и теперь, — перебивая его, упрямо возразил Балиан д’Ибелин. — Вы предлагали мне заключить брак с женщиной при живом муже. Это клятвопреступление и предательство. Пойти против совести, Бога и короля — я не смел и никогда не посмею этого сделать. Оправдывая себя перед ликом Господним, мы не сможем сказать, будто честь и достоинство были не в моде — так наказал мне однажды мой единственный сюзерен, и я по сей день храню его слова в своем сердце.
Тиберий опустился в кресло и устало прикрыл глаза рукой.
— Ты мог бы спасти страну, мальчишка, — качнув головой, глухо выдохнул он, — но теперь уже поздно говорить о спасении.
— Либо царство совести — либо ничего, Тиберий, — твердо отрезал молодой барон. — Тебе ли не знать этого?
— Пока вы добирались сюда, Рене де Шатильон захватил сестру Саладина, — словно не слыша его слов, безжизненным голосом продолжал марешаль. — Знаете, чем грозит всем нам позорная смерть мусульманской принцессы? — Он убрал руку от лица, обреченно поднял глаза — оба рыцаря стояли перед ним бледные, точно листы пергамента. — Правильно — она грозит войной, теперь уже неминуемой и беспощадной. Сегодня король ожидает посла от султана. Насколько я знаю Саладина, он потребует тело сестры, голову Рене и — да, вы верно подумали, — сдать Иерусалим.
— Но это же вызов... Это фактически объявление войны, — еле слышно выдохнул Гай.
Тиберий горько кивнул:
— Так и есть. И интуиция подсказывает мне, что вызов этот будет с радостью принят. Ги с удовольствием устроит резню. — Он уронил голову на сцепленные руки. — Наш новый король не видит очевидного: нам не победить в будущей битве. Царство небесное вот-вот рухнет. Грядет расплата за сто лет наших деяний: мусульмане никогда не простят и не забудут этого. Да и не должны забывать.
На какое-то время на террасе повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь мирным шелестом занавесей. Но вот где-то вдали ожил очередным азаном минарет Аль-Аксы, и Тиберий дрогнул и тяжело вздохнул.
— Я прошу вас обоих быть сегодня на рыцарском собрании, — подняв взгляд, уже тверже сказал он. — Я не жду от посольского визита ничего хорошего, и потому мне потребуется ваша поддержка. Может случиться, кому-то из вас двоих придется сегодня же покинуть Иерусалим с вестями для провинций. — Марешаль внимательно перевел глаза с одного рыцаря на другого: Балиан молча вскинул голову, Гай хмуро сдвинул брови. — А быть может, и вам обоим: при дворе осталось слишком мало тех, кому я мог бы безоговорочно доверять.
— Готов по первому твоему зову, Тиберий, — твердо отозвался первый.
— Всегда к вашим услугам, граф, — отчеканил второй.
Марешаль кивнул. Юные и пылкие, честные и глупые, эти мальчишки были последней его отрадой и надеждой. Хотел бы он иной участи для них обоих — да видно, не судьба… Он знал и ценил Годфри д’Ибелина всю свою сознательную жизнь и меньше всего желал бы гибели его единственному сыну. Наперсник и друг юного барона, этот упрямый синеглазый рыцарь, волею случая спасший ему жизнь в памятном сражении при Кераке — его имя тоже было знакомо Тиберию. Еще не будучи регентом и военачальником Иерусалима, граф Триполи знавал одного норманнского дворянина, сэра Роджера Гисборна, отличившегося в битве за Каир в апреле шестьдесят седьмого, двадцать лет назад. В том бою впервые показал себя и молодой Саладин, племянник тогдашнего султана Ширку. Битва закончилась перемирием — наилучшим исходом для обеих сторон. Увы, мир этот оказался шатким и недолгим: через год беспорядки, затеянные мусульманами в Каире, заставили крестоносцев вступить в союз с византийцами и вернуться в Египет. Но умелая военная политика Ширку и Саладина, преследовавшее европейцев невезение, а также взаимное недоверие между ними — все это вредило успешной координации действий, и потому обе армии союзников вынуждены были отступить на материк, оставив Египет мусульманам. Насколько было известно Тиберию, сэр Роджер Гисборн получил тогда в награду за отвагу поместье где-то в Британии, и с тех пор они больше не виделись. В беседах с Гаем марешаль никогда не поминал тех событий, сын сэра рыцаря так же упрямо отмалчивался, и потому граф так и не выяснил, что сталось с его отцом.
Отряхнувшись от раздумий, Тиберий вскинул глаза — и Балиан, и Гай все так же молча стояли перед ним, ожидая указаний.
— Да здравствует король и да будет он славен, — вместо напутствия горько выдохнул он, жестом позволяя им удалиться — до вечера и грядущей встречи посла от Саладина.
Продолжение в комментариях
